Из статьи: О.Ю. Крючкова, В.Е. Гольдин, А.П. Сдобнова.

Лексическое своеобразие среднерусской диалектной речи по данным диалектного текстового корпуса (опубликовано в кн.: Античный мир и мы. Саратов, 2007)

 

Свойственное устной народной речи активное варьирование фонетических, лексических, грамматических явлений, параллельное использование в ней собственно диалектных, просторечных и литературных единиц, внутренняя дифференциация  говора, например различие между «традиционным» и «передовым» его слоями, делают необходимым учет количественных характеристик диалектной речи при ее исследовании; и  соответствующие методики анализа (различной направленности и степени сложности) достаточно широко используются в диалектологии.

Можно выделить две основных группы количественных исследований диалектной речи. Первую группу образуют количественные исследования  «диалектного языка» как макросистемы частных диалектных подсистем (микросистем) в его составе. Каждая из микросистем (говоров) рассматривается при этом в качестве полносистемного образования (микроязыка), представленного совокупностью его структурных свойств, описанных с единой точки зрения, по единой программе. Целью исследования выступает в этом случае построение типологии говоров. Наиболее разработанным и полностью реализованным вариантом такого исследования является типологическое исследование Н.Н. Пшеничновой [Пшеничнова 1996].

Н.Н. Пшеничнова подходит к типам говоров как к «естественным классам» (ср.: [Шайкевич 1980]) , для которых характерно наличие большого, но не известного в точности количества признаков, а также то, что каждый из признаков  принадлежит значительному количеству говоров и при этом ни один из признаков не представлен во всех абсолютно говорах. На формальных основаниях рассчитываются таксономические отношения, выражающие меру близости между говорами, определяется вес каждого признака, строится политетическая классификация говоров. Для ее осуществления необходимо иметь предварительно перечни признаков для каждого говора, участвующего в классификации. В качестве таких перечней Н.Н. Пшеничновой использован набор из 4416 признаков диалектной речи, представленных на картах ДАРЯ.

Вторую группу исследований образуют работы, в которых количественный анализ применяется не к диалектному языку, а  к  диалектной речи. В этом случае цель исследования - установить количественные соотношения между единицами одной микросистемы в потоке речи, в текстах на данном диалекте (говоре). Сюда относится создание частотных словарей говоров, определение частотных характеристик фонем или их последовательностей, морфем, конструкций и т.д. Обычный итог такого анализа - данные об относительных частотах вариантов диалектных единиц, на которые направлено внимание исследователя. Так, Л.И.Баранникова в [Баранникова 1967] исследовала динамику значительного числа русских диалектных лексических, фонетических и грамматических явлений  в советский период, сопоставляя относительные частоты этих явлений в говорах северного наречия (вологодские говоры) и южного (курские говоры), в говорах территории сложения русского языка и в говорах вторичного образования (саратовские говоры), в «традиционном» и «передовом» слое говоров. Общий объем 60 выборок (по 1000 и частично по 500 текстоформ в выборке) составил  в исследовании Л.И. Баранниковой 55 000 текстоформ. Анализ выявил неоднородность и значительную сложность изменений, протекающих в говорах, обусловленность этих изменений как внеязыковыми, так и внутрисистемными факторами.

Для количественных исследований второго типа необходимо иметь достаточно представительное множество текстов, из которых осуществляются выборки материала. Сложившаяся во II пол. XX в. корпусная лингвистика предъявляет к такому множеству ряд требований, главным из которых является следующее: корпус текстов должен отражать в своем строении существенные свойства диалектной коммуникации, то есть являться ее моделью. Для этого в нем должны быть представлены в соотношениях, близких к реальным, тексты мужчин и женщин, взрослых и детей, бытовые тексты и фольклорные, тексты на различные темы и т.д.

Новый источник – корпусы диалектных текстов – дает уникальную возможность получать принципиально новую информацию о диалектных особенностей разных языковых уровней. Диалектный текст позволяет изучать фонетические, грамматические, лексические диалектные особенности в функциональном плане. Наблюдения за текстовой реализацией диалектных языковых черт дают, например, возможность судить о функциональном распределении (удельном весе) типов диалектизмов одного языкового уровня, о степени регулярности конкретных диалектных особенностей, о функционировании того или иного языкового элемента в разных по тематике и жанру речевых сегментах, наконец, о соотношении диалектных различий разных уровней и их относительной значимости (яркости) в диалектной коммуникации.

Решение поставленных задач становится не только осуществимым при наличии репрезентативных текстовых корпусов одного говора, но и значительно облегчается в случае создания электронных баз диалектных текстов, создаваемых на основе многоаспектно размеченных диалектных текстов (морфологическая, лексическая, тематическая, жанровая разметка и др.). Такие корпусы русской диалектной речи в настоящее время находятся в стадии разработки: диалектный подкорпус в составе Национального корпуса русского языка [Летучий 2005], корпусы диалектных текстов говоров Саратовской области, создаваемые в Саратовском государственном университете [см.: Гольдин, Крючкова 2006].

Диалектный корпус дает дополнительный материал для решения проблемы специфичности диалектной речи. Проблема имеет субъективную сторону и объективную. Сложность субъективной стороны проблемы связана с избирательностью языкового сознания людей, которая проявляется, во-первых, в том, что не все свойства речи попадают в светлое поле сознания, замечаются и оцениваются, во-вторых, - в культурной обусловленности оценок речи, в-третьих, - в различном восприятии людьми собственной речи и речи других, родной речи и чужой (см.: [Ростова 2000]). Объективная сторона проблемы также достаточно сложна и не сводится к созданию перечня структурных различий между говорами и литературной  речью или между различными говорами, поскольку специфические структурные явления, даже относящиеся к одному и тому же языковому уровню, например морфологическому, в диалектной речи имеют неодинаковую частоту. По-видимому, это должно учитываться при объективной оценке специфичности диалекта. Не случайно одно из возражений по поводу реальности типологической картины русских говоров, полученной в упомянутом исследовании Н.Н. Пшеничновой,  состоит  в том,  что предложенный Н.Н. Пшеничновой метод построения типологии русских говоров не учитывает различий в текстовой частоте диалектных явлений. «Традиционно иерархия диалектных черт, - пишет Л.Л. Касаткин, - выстраивается следующим образом: фонетические  -  морфологические  - синтаксические  - лексические. В этом есть глубокий смысл: эта иерархия отражает  частоту встречаемости данного языкового явления в потоке речи»  (Касаткин 2002: 31). Речь идет об  относительной частоте встречаемости диалектных явлений, Точно установить ее можно лишь на основе частотной оценки всех диалектных явлений в текстах, отражающих тот или иной говор. Понятно, что эта задача выполнима лишь на материале диалектных текстовых корпусов.

 На материале морфологически и лексически размеченных диалектных текстов (о принципах разметки см. в: [Национальный корпус… 2005]), записанных в с. Белогорное Вольского района Саратовской области (среднерусский окающий говор), мы провели функциональный анализ всех встретившихся в речи двух информантов лексических нелитературных элементов.

В двух текстах (объем –  около 10 тыс. словоупотреблений и около 3,5 тыс. словоупотреблений), записанных от пожилых малограмотных жительниц с. Белогорное, отмечено в целом небольшое число нелитературных лексических единиц: 62 словоупотребления нелитературных лексем в 1-м тексте и 43 словоупотребления во 2-м тексте. Приведенные данные свидетельствуют о том, что лексические особенности в речи носителей наблюдаемого говора весьма незначительны в количественном отношении, нелитературные лексические единицы покрывают менее 1 % текстового пространства в каждом из проанализированных текстов.

Типологизация нелитературных лексем, отобранных из текстов методом сплошной выборки, показывает, что среди нелитературных лексем, употребленных в речи информантов, незначительную часть составляют слова, которые можно было определить как собственно диалектные, то есть лексические или семантические диалектизмы, не имеющие распространения за пределами диалектной системы. К этой группе, вероятно, можно отнести следующие лексемы:  сварывать (’сворачивать’), запырять (’забодать’), сибирка (‘печь’), хворосточек (’палочка’), сряжать (’договариваться’), эстоль/столь (‘столько’), насупроть (‘напротив’), позьмо (‘усадебный участок, участок земли, надел’), наигрываться (‘начинать проявляться (о цветении)’), действительно (‘на действительную службу’), сердешник (‘деталь телеги’), справно (‘спокойно, чинно’), насадить (‘завести (о цыплятах)’), яблочко (‘завязь помидора’), слова с корнем кулугур-, обозначающим отношение к старообрядчеству.

Основное же число нелитературных лексем – это просторечные слова, а также слова с лексикализованной фонетической или словообразовательной особенностью: кажный, одёжа, накласть, ихний/ ихий, Паска, Рожество, Масленца, нонче, топерь/ топерьчи/ теперьча, кстить/ксить, кщение, скрозь, туды, куды, нады, особе, глыбко, маненьки/маленьки/маненько, головяшка, грибик, цементовый, бревнистый, ростить, сродственники, костки, мяски, чего (‘что’), больно (‘очень’), гоже (‘хорошо’), калякать (‘разговаривать’), полалакать (‘поболтать’), овчарка (’работница, занимающаяся уходом за овцами’), всходить (‘приходить в себя, в сознание’), приметиться (‘прицелиться’), заположенеть (‘забеременеть’), смотыжить (‘обработать мотыгой’), пешеходом (‘пешком’), вынашиваться (‘прекращать нестись’) и под.

Большинство нелитературных лексем – это слова единичного употребления, что не позволяет делать выводы об их узуальности. Таково, например, большинство производных слов, мотивированных литературными лексемами: накласть, ихний, Масленская, цементовый, костки, мяски, овчарка, приметиться, заположенеть, смотыжить, пешеходом, вынашиваться. Их появление может быть следствием более свободного, чем в литературной речи, словообразовательного моделирования, характерного для нежестко нормированных типов речи. Отсутствие письменности и словарной традиции, как справедливо отмечено во введении к известному Словарю говора д. Деулино, «создает очень благоприятные условия для относительно широкого и интенсивного процесса образования индивидуальных слов по неиндивидуальным регулярным словообразовательным моделям» [Словарь… 1969: 17]. В результате «в говоре слов индивидуального словопроизводства гораздо больше, чем в литературном языке, и, что очень важно, такую лексику в говоре гораздо труднее отделить от общеупотребительной, чем это можно сделать на материале литературного языка (в ряде случаев это вообще невозможно)» [Там же].

Вопрос об окказиональном или узуальном не всегда может быть решен и при неоднократной встречаемости лексемы в текстовом корпусе. Повторяемость нелитературной лексемы не может служить единственным, надежным критерием для определения регулярности лексемы в речевом общении на диалекте. Степень регулярности диалектизмов определима при учете целого ряда факторов: путем соотнесения частотности нелитературных лексем с частотой соответствующих им литературных форм; соотнесения частот внутридиалектных вариантов; путем выявления характера текстового функционирования вариантов, особенностей их дискурсивного распределения. Корпус диалектных текстов позволяет получить такую информацию.

В исследуемых нами текстах отмечены повторы таких нелитературных существительных и глаголов, как грибик, всходить, кстить/ксить/ кщение, лексической группы с корнем кулугур-, наречий туды, куды, топерь/топеря/топерьчи, маненьки/маленьки/маненько, нады, больно, нонче, местоимений кажный, ихний/ ихий, чего (в знач. ‘что’). Однако степень регулярность названных лексических единиц, как показывает анализ их текстового поведения, различна и определяется отнюдь не только абсолютной частотой использования лексемы.   

Наибольшей регулярностью обладают в нашем материале местоимение чего в знач. ’что’, наречия куды, туды. Названные лексемы неоднократно повторяются в исследованных текстах на значительном «текстовом расстоянии», воспроизводятся разными информантами, не имеют в текстах литературных соответствий (чего – 15 словоупотреблений[1]) или количественно преобладают над ними (ср. куды – 9, куда – 1; туды – 10, туда – 6), находясь при этом с литературными лексемами в отношениях свободного варьирования. Ср.: куды я? третьего я буду рожать; куды я? с мамой-то две; куды я поеду/ девчонки; Но: она ж замуж-то не вышла // куда она / хромая.

и повели этих сватьёв туды/ к нам; и туды / на дальный родник ходили туды вот; он насторожился/ хвост заворотил/ и полетел туды к Течке; Но: вот в Вольске городская больница / белая/ туда пришли сватья / срядили / и повели/ и постель/ туда/ к жениху; пришли туда/ посадили / вино стали давать; загорелся амбар на улице на- той стороне вот там / от сельсовета вота / и ета вот Красная улица туда / всё сгорело.

Как относительно регулярные можно охарактеризовать наречия маненьки/маленьки/маненько, а также существительные и прилагательные с корнем кулугур-. В проанализированных текстах отсутствуют литературные соответствия для этих лексем, однако наблюдается внутридиалектная вариантность. Ср.: маненьки уродится для меня; были ноги/ водой/ с водой / и… маненьки там кровь; только сухари/ сожрёшь/ и вот эту водичку маненьки и пирог-то поешь; тут вот маненько через колонку пройдёшь…; покупала эдакого лекарства / спрыскывала // а то нет / всё съедает / всё съедает // но… маленьки успела.

 вот сейчас рядом/ через дом  вон/ молились/ кулугуры; чай вот и вышла за кулугура; вот к кулугурам попалась; я не шла в кулугурскую; да она  вышла как семнадцатилетняя в платочке / а кулугурка; ну какая/ сначала/ (о свадьбе); это… клуб… клубурская или кулугурская. Кроме того, слова с корнем кулугур-, хотя и частотны в говоре, но исключительно в речи представителей иной конфессии (именующих себя «церковными» или «мирскими»)[2]. Эти данные позволяют оценить образования с корнем кулугур- как относительно регулярные.

К числу относительно регулярных лексических явлений можно, по всей видимости, отнести  префиксальные производные со значением родства (сродственники, сродненькие). Использование разными информантами общей словообразовательной модели[3], где приставка с– дублирует и эксплицирует семантический компонент близости, связи, соединения, свойственный вещественному значению корня род-, является показателем ее продуктивности в данном говоре. Вместе с тем продуктивность префиксальной модели ограничена, возможно, значением совокупного множества. Ср. отсутствие префиксации при упоминании конкретного лица: я жила со своей родной матерью/ моего родного отца мать / вот я с бабушкой жила; у меня отец помер // да // родной помер.

На границе зон регулярности/ нерегулярности нелитературных лексем находятся наречие времени с корневым о топерь/топеря/топерьчи и притяжательное местоимение ихний/ихий. Диалектные варианты наречия топерь/топеря/топерьчи, каждый из которых представлен в анализируемых текстах единичными употреблениями (топерь – 2, топеря – 1, топерьчи – 1), по совокупной частотности вдвое (хотя в абсолютном измерении незначительно) превышают встречаемость литературного варианта теперь (2 словоупотребления). Ср.: а топерь пишет; а вы топерь чай дальние / да?; ну вот и решила оставить / и вот топерьчи… ну ездют они ко мне; вот топеря мальчишку оставил. Но: теперь повезли в Покровку// к старухе; и вот теперь/ все ушли. Вместе с тем активное варьирование диалектных лексем, включающее также дважды зафиксированный переходный просторечный вариант теперьча [см.: Банкова, Блинова, Сыпченко 2003] (теперьча значит сельский совет-то у нас …; ну а теперьча/ значит / приезжает из армии в сороковом году) подчеркивает их неустойчивость.

Местоименные варианты ихний/ ихий /их, находясь в отношениях свободного варьирования, характеризуются одинаковой частотностью (каждый вариант встретился по 1 разу). Ср.: всё это начали строить тут на ихим-то позьме-те; вот это место было / ихний-то дом был; Лякин родник // -Лякин?- да // ну там Лякины / фамилия / живут / а он знать их.

Все остальные повторяющиеся в диалектных текстах лексемы не могут быть квалифицированы как регулярные. Повторы нелитературных лексем грибик, всходить, кстить/ксить/ кщение, Масленца, нонче отмечены только в одном из анализируемых текстов и на небольшом расстоянии друг от друга, что уже само по себе не позволяет сделать заключение об их регулярности. Ср.:

…Масленца / и за Масленцей Великий пост // туда // вот // и вот как раз мы на этой / на Масленской неделе;

…одиннадцатого декабря… вот вы эть этого не помните / там Вышинского выбирали / голосовали всё / вот как это нонче / Дубининова какого-то выбирали/ да // вот я как раз пришла с выборов-та / и значит рожать мне // я нонче родила одиннадцатого декабря;

…я в поле была и поваром/ семь лет// а потом этим / на быках  возили солому зимой-то всю/ кажный день/ кажный день;

…долго потом/ всходишь// двое суток в сознание-то не всходила;

... …вон на горах какие-то грибики чёрные/ как… как резина / чёрные// –  Грибы? – да/  это называли грибики// это/ ну вот/ вот/ цветные/ как они/ земляные они // полно было/ народу/ собирают// вымоешь/ и жарить/ уж лучше// а вот мякина вот/ просто/ обдерут/ а мякину-то эту толкут/ это очень на двор не сходишь// да// склизм делают/ но я не ела// я только что эти вот грибики/ нажаришь/ корова у нас была/ смётаны  и молока/ вот эти грибы-то и ели// и всё;

…кстят/ мирских-то// вот у нас одна/ эта/ кстилась/ в роднике/ в холодном  там вон/ на Конце// я мол не положено/ потому что кщение/ крещение/ одно/ единое крещение / а  у  них… – А Вы же крестились? По-кулугурски или как?– вот им/ фику! кситься я дам// я и ребёнка не дала своего/ ксить.

Кроме того, жанрово-тематическая специфика приведенных контекстов побуждает высказать предположение о функциональной ограниченности включенных в эти контексты лексических диалектизмов. Нелитературные лексемы употреблены в рассказах о далеком прошлом (о молодости, замужестве, военном времени), очевидно, в жанре рассказа-пластинки (неоднократно повторяемого рассказа о значимых событиях жизни). В некоторых случаях употребление диалектной лексемы грибики ограничено также рамками чужой речи: фрагмент с существительным грибики содержит отсылку к чужой речи (…это называли грибики). Показательно, что при переключении регистра, переходе к рассказу-повествованию в реальном времени (смена регистров маркируется сменой глагольно-временных форм) наблюдается и лексическая замена – грибики → грибы.

Нерегулярность обсуждаемых диалектизмов подчеркивается также наличием в некоторых случаях литературных вариантов, употребленных или в непосредственной близости от диалектного варианта (ср. в приведенном выше контексте варианты кщение/ крещение), или в других (иножанровых) фрагментах текста со значительно большей частотностью (ср.: нонче – 2 словоупотребления, сейчас – 18).

Функциональной ограниченностью могут характеризоваться и лексемы, повторяющиеся в речи разных информантов. Признаками нерегулярности лексической единицы в этом случае также являются жанрово-тематическая закрепленность лексемы, количественное преобладание конкурирующих литературных вариантов, наличие узких контекстов, включающих гетерогенные варианты. В нашем материале такой функциональной спецификой отмечены лексемы больно (в знач. ‘очень’) и нады. Они зафиксированы в речи обоих информантов. При этом наречие больно встретилось только в рассказах о значимых, тяжелых событиях прошлого (рассказ-пластинка); в других контекстах в речи обеих женщин употребляется литературное слово очень. Модальное слово нады используется в составе прямой речи. Ср.:

…ну в декабре месяце сорок второго года его взяли / я осталась в положении ит него // ну и просила / что мол / больно уж время-т тяжёлое было / война / и… никак / мы с мамой-т плохо / у нас никакого запасу нету / ничё мы / только на картошке / на тыкS… на тыквы / на свёкле только жили / на этим вота / хлебного ничего не было // а он меня просит… а я ездила ёго двёнадцать… на двёнадцатый раз ёго проводили / двёнадцать раз ёго вызывали в военкомат в Вольск / то в Широкий Буерак / были мы из Широкобуеракского району / то Вольского району / вот двёнадцать раз ездил он всё эт ёго вызывали / всё иставляли / иставляли / иставляли / опять всё вернёмся / и я все двенадцать раз с нём ездила // думала / что вот проводила совсем уж / больше нет / всё провожать ездила / расставанье было // и вот на двёнадцатый раз его проводили // и говорю… его Андрюшей звали // и говорю / «ну чё мне делать?» // плачу // в положении // «куды я? третьего я буду рожать // куды я? с мамой-то две / а время вон какое плохое / как я буду воспитывать-то?» // а уж он больно просил меня / «ой // не нады // ничего не делай» // я опять плачу / «а чего я буду делать-то?» // а в больницу ехать надо тоже чего-ты… подарок какой-то везти // шоколадку купить / и то не на чего было // у меня ничего не было // а к бабке идти… ну ить раньше бабки в селе-то… уничтожали… малышей-то… я побоялась // а вдруг да она чёго неправильно мне? и я так и… как сказать / и помру / я и оставлю маму / и этих двух девочков оставлю // ну и / ты / господи / вот так вот / ты / господи / что будет / то и будет // он у меня народилси // в сорок… это / в сорок третьем году // а он больно уж просил / «не нады» // он Ксешей меня звал / не Ксения / а Ксешей // «не нады / Ксеш / а може сын будет // всё меня вспомянешь»;

…лошадь его сбила и больно уж вот/ лягнула/ ему прям в сердце вот/ копыто-то;

Но: ну врачи сказали / что от водки // очень много пьёт; гольцы/ их называем / такие пёрышки/ но они очень жирные; это очень  на двор не сходишь; а эту вот склизь/ скрозь этой… кожи очень вредно/ она проходила.

Функциональная ограниченность диалектного варианта модального слова нады подчеркивается его постпозицией в контексте, содержащем в препозиции литературную форму надо: …не  знаю/ ей чего надо/ я ей помешала// ну специально ей нады. Появление диалектного варианта в постпозиции по отношению к литературно нормативной форме может быть объяснено коммуникативной деактуализацией уже воспроизведенного в речевом акте языкового элемента [см.: Гольдин, Сдобнова 1992].

  Проведенный анализ в целом подтверждает сформировавшееся в диалектологии положение об относительно небольшой представленности в диалектной речи лексических особенностей. Текстовый материал позволяет уточнить это положение, выяснить, какова коммуникативная значимость различных типов лексических диалектизмов и конкретных внелитературных лексических единиц в общении на диалекте и каков их вклад в лексическое своеобразие диалектной речи.