Ассоциативный эксперимент как речевая игра

Понимание речевого поведения как игрового имеет давние традиции и представлено рядом гипотез. При одних подходах речевая коммуникация (иногда — и неречевая) считается игровой в целом, при других — так рассматриваются только особые случаи пользования речью (каламбур, шутка и т. п.), сопутствующие обычному "серьезному" общению или вклинивающиеся в него. Многие высказывания об игровой природе речевой коммуникации явно метафоричны, их цель — лишь подчеркнуть сходство речевого общения с игрой; однако в других случаях так определяется сама сущность речи [Берн 1992; Борботько 1996; Витгенштейн 1985; Гридина 1996; Доронина 2000; Пищальникова 2000; Санников 1999 и др.].

Мы не склонны приписывать игровой характер любым формам речевого поведения, но полагаем, что речевые игры — столь же необходимый элемент человеческой культуры, как и игры вообще. Речевыми можно считать такие игры, в которых основными действиями играющих и главным смыслом игры являются метаязыковые или метаречевые операции. С этой точки зрения известная телевизионная игра "Устами младенца" — речевая, а "О, счастливчик!" — нет, хотя та и другая воплощаются в речи. Разгадывание кроссвордов, чем в последнее время так увлекаются россияне, — в значительной мере речевая игра, поскольку заключается в рефлексии над речью. А те из кроссвордов, в которых искомое слово задается в сложной косвенной форме загадки или шутки, тем более заслуживают названия речевой игры.

В ассоциативном эксперименте главные действия испытуемых совершаются над речью, поэтому речевой характер эксперимента не вызывает сомнений. Каковы, однако, основания считать данный эксперимент игрой? Во — первых, речевое поведение участника эксперимента условно. Оно совершается в соответствии со специальным принципом, который сообщается участнику экспериментатором и действует лишь в пределах ситуации данного эксперимента. Во — вторых, ни речевое поведение в ходе эксперимента, ни результаты эксперимента не имеют для испытуемых какой — либо практической ценности. Участие в эксперименте может быть интересным, увлекательным, но никакая польза от него не ожидается: полезность не выступает мотивом речевой деятельности испытуемых1. "Стандартность речевого поведения, — пишет об участии испытуемых в эксперименте Ю. Н. Караулов, — подразумевает в данном случае отсутствие целеполагания в каждом акте коммуникации (ассоциирования) с воображаемым партнером (экспериментатором), отсутствие сознательно запрограммированной установки и, я бы выразился даже сильнее, — незаинтересованность испытуемого в результатах (каждого акта) коммуникации, что вполне в данном случае отвечает задачам самого эксперимента" [Караулов 1996: 76]. Немаловажно и то, что ситуация эксперимента четко отграничивается от других коммуникативных ситуаций в континууме общения в целом. По — видимому, это достаточные основания представлять ассоциативный эксперимент одним из видов игр.

Отметим, что в ассоциативном эксперименте играют с партнером, инициативные реплики — ходы которого — предъявление стимулов. Реакции — ответные реплики этого игрового диалога. Мы, конечно, не хотим сказать, будто игры вообще имеют диалогический характер, а лишь уточняем специфику обсуждаемой игры. Как писал Л. Витгенштейн, "это похоже на то, как если бы кто — то разъяснял: "Игра состоит в том, что предметы по определенным правилам передвигаются по поверхности...", а мы ему отвечаем: ты, кажется, думаешь о настольных играх; но это еще не все игры. Ты можешь сделать свое определение правильным, эксплицитно ограничив его этим классом игр" [Витгенштейн 1985: 80]. Так и поступим: наша речевая игра, несомненно, диалогична.

Существенно, что речевая игра "Свободный ассоциативный эксперимент" не относится к числу соревновательных: в ней не фиксируются достижения, рекорды, не устанавливается рейтинг участников, не определяются победители, не присваиваются почетные титулы. Таким образом, не только узко понимаемая полезность, но и мотивы самоутверждения или хотя бы самосовершенствования в данном случае отсутствуют. В отличие от спортивных состязаний в ассоциативном эксперименте на самом деле интересно само участие, а победа не предусматривается правилами. Игры девочек в "магазин" или в "дочки — матери" — всем известные несоревновательные игры. Игры же в "прятки" или в "войну" — игры соревновательные.

Задача выиграть, победить соперника заставляет участников соревновательной игры постоянно варьировать и совершенствовать (часто — втайне от других) свое игровое поведение, а подчиненность всех действий достижению очень конкретной, четко определенной цели ведет к попыткам добиваться успеха любыми способами, в том числе — не обязательно одобряемыми. Поэтому для организации соревновательных игр так актуально создание запретительных правил. Отсюда же частые споры между участниками соревновательных игр о допустимости того или иного действия, приема, положения, а это делает необходимым привлечение судей для разрешения конфликтов, постоянно возникающих в процессе соревновательных игр.

Несоревновательные игры имеют противоположную направленность. Когда дети играют в "магазин" или в "дочки — матери", то нет необходимости в каких — либо специальных запретах на варьирование поведения. Удовольствие от игры состоит для играющих как раз в том, чтобы полностью подчиниться роли продавца, покупателя, дочки, матери, действовать не неожиданно для партнера, а совершенно предсказуемо, узнаваемо. Коммуникативное поведение участников несоревновательной игры стремится к стандартности и социально — ролевой типизированности. Главный принцип таких игр, как "магазин" или "дочки — матери", заключается в том, что играющие должны действовать в соответствии с наблюдаемыми в жизни образцами и сложившимися на их основе сценариями. Если в такой игре кто — то ведет себя неверно (если, например, в ходе игры в "магазин" "покупателю" вдруг захотелось лечь на "прилавок", чтобы "поспать"), то его укоряют не за нарушение каких — то правил (специальных правил на этот счет нет): осуждается нетипичность поведения, отступление от исполняемой роли. В таких случаях обычно говорят: "Так не бывает!" Регулятором несоревновательной игры выступают, таким образом, не четко сформулированные правила, а жизненные образцы, т. е. то, как, по мнению играющих, бывает в жизни2. К играм обсуждаемого типа вполне приложимы слова Н. Д. Арутюновой: "Жизнь часто сравнивают с игрой, хотя на самом деле как раз игра создана по образцу определенной стороны жизни" [Арутюнова 1999: 230]3.

Можно также различать искусственные игры и игры естественные. Для первых характерно обилие условно принимаемых и потому достаточно легко изменяемых правил, которые детально регламентируют действия играющих и предусматривают чуть ли не все возможные в игре события и положения. Не будь этих правил, игроки просто не знали бы, как им в эту игру играть. Естественная же игра обычно определяется всего лишь каким — либо одним общим принципом, задающим стратегию поведения и "понарошку" переносящим играющих в более или менее знакомую им жизненную ситуацию, так что играющим остается лишь подражать жизни, проявляя свою коммуникативную компетенцию и свои знания о мире. Такова, к примеру, детская игра в "паровозик", когда малыши изображают состав, движущийся по извилистому пути с гудками и стуком колес. Таковы и уже упомянутые игры "магазин", "дочки — матери". По — видимому, все или почти все несоревновательные игры относятся к естественным, а соревновательные игры могут быть как естественными, так и искусственными. При этом свойство естественности / искусственности имеет градуальный характер, поэтому можно говорить о более и менее естественных играх, об играх с большей или меньшей долей искусственности.

Участникам игры "Свободный ассоциативный эксперимент" ее организатор предлагает действовать в соответствии с одним общим принципом: записывать при предъявлении стимула (т. е. в ответ на инициативную реплику в данном искусственном диалоге) первое, что приходит в голову. По умолчанию считается, что с этим можно справиться. Однако заметить, что именно "пришло в голову первым", далеко не всегда легко, тем более что в обычных условиях решать так формулируемую задачу испытуемым не приходится. Но у них имеется представление о диалогах в обычном общении, есть соответствующий коммуникативный опыт, и это помогает им организовать свои действия в предложенной игре. Испытуемые в основном воспроизводят в ней обычные стратегии ведения диалогов, действуют в игре "как бывает в жизни". Одни поддерживают диалог, во всем противореча партнеру: на стимул хорошо отвечают плохо, на идти > не идти и т. п.; другие стараются попасть в тон партнеру, отвечая фонетически близкими словами (дорога > порога, г а з е т а > зета); третьи прилагают говоримое к себе (бабушка > моя, п и с а т ь > пишу); четвертые чувствуют при этом необходимость давать всему оценку (у р о к > скукотища, о б е д > люблю) и т. д.4 Все эти и другие выявленные исследователями стратегии реагирования восходят к неигровому общению: речевая игра воспроизводит свойства обычной речевой жизни людей. Таким образом, в свободном ассоциативном эксперименте есть элемент искусственности, но он преодолевается играющими, которые принципиальную неполноту сообщаемого им "правила" восполняют за счет своей коммуникативной компетенции и тем самым придают игре естественный характер.

Поскольку ассоциативный эксперимент — по преимуществу естественная несоревновательная игра, то нарушением в ней можно считать речевое поведение испытуемого, не похожее на обычное, т. е. такое, которому нет аналога в естественном общении ("Так не бывает!"). Анкеты с преобладанием "неправильных" ответов этого рода, как известно, в экспериментах встречаются, и именно по этому признаку их отбраковывают, не включают в базу данных. См., например: [Караулов 1996]. Таким образом, не только испытуемые, но и исследователи явно или неявно рассматривают свободный ассоциативный эксперимент как естественную несоревновательную игру.

Часть стимулов легко вписывается в любые или почти любые разновидности диалогов, но многие стимулы способны налагать ограничения на выбор стратегии. Уже поэтому анкеты, в которых реализована преимущественно одна стратегия, встречаются гораздо реже в сравнении с анкетами, где использованы различные способы ведения диалога. Общая тональность отношений с экспериментатором (строго официальная, неофициальная, фамильярная и т. д.) — второй важный регулятор речевого выбора, который делают испытуемые. Ход игры, безусловно, зависит и от типа речевой культуры участников, от их коммуникативной компетенции и информационной базы, от некоторых индивидуальных особенностей психики отвечающих. Но какое бы индивидуальное решение ни принял испытуемый, в несоревновательной игре "Свободный ассоциативный эксперимент" он ориентировался на то, как, по его мнению, "бывает".

Источник ассоциаций справедливо видят в текстовой памяти: "Разбуженная предложенным ему стимулом иллокутивная сила говорящего толкает его к предицированию, а память услужливо приводит тотчас же его личный (или принадлежащий его референтной группе, целиком одобряемый и принимаемый им) прецедент, извлеченный из типичного для него текста, из его текста, им когда — то произведенного и только ему принадлежащего" [Караулов 1996: 75]. Использование этих прецедентов, однако, не следует понимать как простую цитацию: "одобряемый и принимаемый" коммуникативный опыт заключается, на наш взгляд, прежде всего в освоенных испытуемым узуальных стратегиях речевого общения. Они позволяют испытуемому не ограничиваться автоматическим воспроизведением текстовых фрагментов. Но, так или иначе, за индивидуальными действиями испытуемых в свободном ассоциативном эксперименте стоит их владение речевым узусом и отчасти нормами. Следовательно, свободный ассоциативный эксперимент — это психолингвистический и социолингвистический эксперимент в равной мере.

Если данное положение справедливо, то оно должно учитываться при интерпретации получаемого в ходе экспериментов материала. Приведем конкретный пример. В ассоциативных экспериментах со школьниками Саратова и саратовского региона (1998 — 1999 гг.) было получено большое число ассоциатов личностного характера. К ним в первую очередь относятся прямые упоминания школьниками себя (голосование >за меня, ужин > мы и пицца, спектакль > пойдем, л е с > я в лесу, солдат > не хочу им, быть и под.) и частое использование в ответах субъективных, т. е. включающих отсылку к говорящему, именований родителей (гости > мама; папа; музыка > мама; папа; костюм > мамин; п р и ш л а > мамочка и под.). К личностным реакциям относим также ассоциаты экспрессивного характера (малюсенький, пискля, челобречек и под.) и некоторые другие [Гольдин, Сдобнова 2000а]. Конечно, реакции этого типа свидетельствуют об определенных особенностях строения ассоциативных полей у испытуемых и могут трактоваться в психологическом плане. Однако, на наш взгляд, они не получили бы в ответах внешнего проявления (или, по крайней мере, не были бы частыми), если бы испытуемые не ощущали обычность, жизненную правдоподобность, узуальность такого ведения диалога со старшим по возрасту и положению, достаточно чужим человеком (экспериментатором), когда говорящие прямо переключают внимание на себя, сообщают о себе, открыто выражают себя в речи. Усиление личностного начала в современной речи, отмеченное М. В. Пановым [Панов 1988], а затем и другими исследователями, развившаяся узуальность личностной стратегии публичного общения и ощущение школьниками этой узуальности есть тот фактор социально — лингвистического характера, без учета которого объяснение частоты личностных реакций в экспериментах 1998 — 1999 гг., думается, невозможно.

Коммуникативная компетенция не только разрешает, но в некоторых случаях и запрещает испытуемым демонстрацию тех или иных реакций, психологическая база которых, безусловно, имеется. Так, рассмотрение материалов Ассоциативного словаря саратовских школьников приводит к выводу о том, что из большого пласта знакомой им и широко в их среде употребляемой нелитературной лексики школьники используют в качестве реакций преимущественно слова так называемого "общего жаргона" (бабки, баксы, блин, глюки, достать, кайф, кинуть (кого — либо), клёвый, крутой, мент, на халяву, облом, прикид, прикол, тачка, тусовка, чайник и под.), отсеивая другую нелитературную лексику, в отличие от которой элементы общего жаргона воспринимаются ими как уже вполне допустимые сегодня экспрессивные единицы [Гольдин, Сдобнова 20006].

Стереотипность, типизированность реакций, их ориентация на узус, свойственные несоревновательному игровому общению, особенно ярко проявляются, на наш взгляд, в случаях, когда стимулы воспринимаются школьниками как знаки ситуаций и поэтому вызывают в качестве ответов типичные для данных ситуаций высказывания: о ш и б к а > Извини; по б е д a > Урa!; п о б е д а > Все — таки мы их сделали!; новенький > Нужно познакомиться; с т а р е ц > Садитесь и под.

В приведенных примерах стимулы прямо называют ситуацию (победа, ошибка) или ее ключевой компонент (новенький, старец). Ситуация может задаваться и таким стимулом, который выступает как типичное для этой ситуации высказывание; тогда реакция — один из столь же типичных для данной ситуации ответов: сделай — ка > не хочу; "щ а с прям"; не сделаю; пошел!; не буду; приперся > Ну вот!; Ну и что ты пришел? и под.

У говорящих на диалекте, по нашим наблюдениям, связь между представлением о ситуации и тем, что в этой ситуации обычно говорится, столь велика, что при объяснении сущности какой — либо ситуации носители диалекта обычно демонстрируют, что и как может быть сказано в подобных случаях. В этом типе речевой культуры образ ситуации включает в себя соответствующие высказывания и формы развертывания речи в качестве обязательного компонента [Гольдин 1995]. В литературно — разговорной речи это явление менее заметно, но тоже представлено. Таким образом, отмеченная у школьников стратегия реагирования "ситуация > типичное для нее высказывание" — далеко не случайное явление, и, как видим, оно хорошо согласуется с несоревновательным характером ассоциативной игры, стимулирующим ориентацию испытуемых на коммуникативно — речевые стереотипы.

Если просматривать материалы ассоциативных экспериментов с точки зрения проявления в них стратегии "ситуация > типичное для нее высказывание", то обнаруживаются близкие по характеру и переходные случаи реагирования. Отношение "ситуация > типичное для нее высказывание" закономерно трансформируется в отношение "тема > типичное высказывание" (ж и з н ь > Быть или не быть, вот в чем вопрос). В ряде случаев различить эти типы отношений достаточно трудно или даже невозможно: волшебник > Мечты сбываются; б а н д и т > Плохие дела и под. При усилении личностного начала в общении встречается дополнительная трансформация: у д а ч а > то, чего мне не хватает; дежурить > мы дежурим в первый раз и под.

Таким образом, прилагая поставленный М. В. Пановым вопрос о "правдивости" (см. эпиграф) к результатам свободных ассоциативных экспериментов, мы, по — видимому, можем сказать, что "правда" для участников этих экспериментов узуально окрашена, она в значительной мере совпадает с тем, как, по их мнению, бывает в жизни.

Примечания

1. Э. Берн в качестве основного принципа теории игр выдвигает то, что "любое общение (по сравнению с его отсутствием) полезно и выгодно для людей" [Берн 1992: 10]. По — видимому, это положение справедливо, если иметь в виду все, даже самые отдаленные и косвенные, результаты коммуникации, которые далеко не всегда осознаются игроками. У нас же речь идет о другом — о мотивации игрового поведения: участие в ассоциативном эксперименте, как и во многих других играх, обычно бескорыстно.

2. Замечательный пример естественной несоревновательной игры находим в повести К. Паустовского "Золотая роза" (глава "Алмазный язык"). Девочки изображают в разговоре между собой многодетных деревенских женщин:

— Трявога, трявога! — сердито сказала девочка с хриповатым голосом. — Маешь ся цельный день, чтобы в школу их определить, всю эту ораву, всю братию, а чему они в школе научаются? Слово сказать и то не умеют по — людски! "Тревоги" надо го ворить, а не "трявоги!" Вот скажу отцу, он тебя проучит.

— А мой Петька анадысь, — сказала другая девочка, — двойку приволок. По ариф метике. Уж я его утюжила — утюжила. Аж руки замлели.

— Врешь ты все, Нюрка! — сказал басом маленький мальчик. — Петьку маменька утюжила. И то чуть.

3. Эта мысль, как можно думать, справедлива по отношению к любым играм, хотя в цитируемой работе Н. Д. Арутюнова имеет в виду игры, конечная цель которых — "выигрыш или поражение".

4. Так как каждый из рассматриваемых диалогов состоит лишь из одной иници ативной реплики и одной реактивной, то в данном случае, по — видимому, можно не разграничивать коммуникативные стратегии, тактики и ходы, понимая под стратеги ей общую направленность ответной реплики.

Литература

Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.

Берн Э. Игры, в которые играют люди: психология человеческих взаимоотношений. Люди, которые играют в игры: психология человеческой судьбы. Л., 1992.

Борботъко В.Г. Игровое начало в деятельности языкового сознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996.

Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. М., 1985.

Голъдин В.Е. Машиннообрабатываемые корпусы диалектных текстов и проблема типологии русской речи // Русистика сегодня. 1995. № 3.

Голъдин В.Е., Сдобнова А. П. Личностное начало в современной русской речи и ассоциативные реакции саратовских школьников // Предложение и слово: парадигматический, текстовый и коммуникативный аспекты. Саратов, 2000а.

Голъдин В.Е., Сдобнова А. П. Языковое сознание школьников в современной коммуникативной ситуации // Проблемы речевой коммуникации. Саратов, 20006.

Гридина Т. А. Языковая игра: стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996.

Доронина С.В. Лингвоментальная категория "несерьезности" как текстообразующая категория игрового дискурса // Текст: структура и функционирование. Вып. 4. Барнаул, 2000.

Караулов Ю.Н. Типы коммуникативного поведения носителя языка в ситуации лингвистического эксперимента// Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996.

Панов М.В. О том, как составлялся вопросник по произношению// Развитие фонетики современного русского языка: фонологические подсистемы. М., 1971.

Панов М.В. Из наблюдений над стилем сегодняшней периодики // Язык современной публицистики. М., 1988.

Пищалъникова В.А. Языковая игра как лингвосинергетическое явление // Языковое бытие человека и этноса: психолингвистический и когнитивный аспекты. Вып. 2. Барнаул, 2000.

Санников В.3. Русский язык в зеркале языковой игры. М., 1999.

Опубликовано в кн.: Жизнь языка: Сб.стат. / РАН. М., 2001. С. 226 — 233.